— Господа! позвольте мне сказать вам, что эти пререкания ничего, кроме вреда, для пользы службы принести не могут! — мысленно произносил он, вспомнив, что на обложке одного дела, виденного им в департаменте, успел вычитать: «дело о пререканиях членов семиозерского губернского правления с семиозерским же вице-губернатором и о непризнавании якобы первыми последнего своим начальником».
, строка 3 св. После: «в голове его завелось целое гнездо принципов» —
...Уже на самой границе губернии, переезжая через реку, отделявшую семиозерский край от соседнего, он заметил, что в перевозе есть что-то такое, о чем следует донести высшему начальству и испрашивать в разрешение предписания. Потом, по дороге, он обратил внимание на верстовые столбы, и по этому поводу в голове его тоже образовалась целая какая-то система. Потом, когда на первой станции вывели закладывать ему лошадей, он сурово спросил смотрителя, почему лошадям не дают овса? и когда смотритель отвечал, что «лошади, вашество, цельный день от овса не отходят», то онпробормотал только: «хапанцы!» и дал себе слово исследовать это дело немедленно. Понятно, что он приехал в Семиозерск уже расстроенный замеченными беспорядками.
После: «Митенька должен был покориться <…> пойти на лад» —
...В кабинете на него опять напустился хозяин с Мухояровым, и хотя вице-губернатор был налицо, но губернское правление было столь же мало пощажено, как и перед обедом.
К удивлению, этот сановник не только не обижался, но даже очень спокойно объяснил:
— Этот Мухояров — зять Бурляй-Валяю.
— А мне хоть бы он самому черту был зять! — сказал Феденька, внезапно приходя в негодование, и, обратясь к хозяину, прибавил:
— Уволю-с!
— Как угодно, вашество, но я полагал бы пообсмотреться, Валяй-Бурляй человек известный, и за присных своих готов стоять до последнего издыхания! — вторично объяснил вице-губернатор.
— А хотя бы он и издох! — воскликнул Феденька, все более и более приходя в административный восторг.
— Как вашеству будет угодно, но мое дело предупредить, что у Валяй-Бурляя один начальник отделения департамента исполнительной полиции всех детей от купели воспринимал!
Феденька понял всю справедливость этого замечания, но притворился непонимающим и даже повернулся к вице-губернатору спиной.
, строки 9-10 сн. После: «когда Митенька возвращался от предводителя домой» —
...Начальник отделения, воспринимавший от купели детей Валяй-Бурляя, не выходил у него из головы; он знал этого начальника отделения и знал, что он очень строг. Самое лицо у него было какое-то жестокое, обросшее густыми бакенбардами и снабженное такими необыкновенными бровями, что казалось, самая пуля, пушенная в этот непроходимый лес, должна была только повертеться на своей оси и упасть, не причинивши этому человеку ни малейшего вреда. Но мало-помалу рядом с этим фатальным образом возник и другой, принадлежавший хорошенькой предводительше. Образовалось колебание. Один образ говорил: «вот я тебя, если ты посмеешь тронуть Мухоярова!», другой лепетал: «Mouchojaroff — ou tout est fini entre nous!»
— Да: tout n’est pas rose dans la vie! — прошептал про себя Феденька, — а! ну их! как-нибудь устроится!
Рассказ «Здравствуй, милая, хорошая моя!» был написан осенью 1863 года. По-видимому, в середине ноября 1863 года (письмо не датировано) Салтыков, посылая П. В. Анненкову рукопись нового рассказа, писал: «Не хотите ли прочесть его? Быть может, он вас позабавит», и уже 19 ноября осведомлялся: «Прочитали ли Вы мой новый рассказ? Если прочитали, то возвратите и скажите Ваше мнение». Каков был отзыв Анненкова, неизвестно.
«Здравствуй, милая, хорошая моя!» — первый в помпадурском цикле рассказ из трилогии о Митеньке Козелкове (Феденьке Кротикове журнального текста) — сатира на молодую пореформенную бюрократию.
Рассказ посвящен предыстории административной карьеры Козелкова (Кротикова) и его первым шагам на «помпадурском» поприще в Семиозерске — вымышленном городе, в котором проступают сатирически обобщенные черты Рязани и Твери — места вице-губернаторства Салтыкова в 1858–1861 годах. Рассказ был написан с расчетом на продолжение, которое Салтыков обещал читателю в самом ближайшем времени. Этим продолжением явился опубликованный через два месяца рассказ «На заре ты ее не буди».
«Здравствуй, милая, хорошая моя!» — русская народная песня, ставшая романсом в обработке композитора А. Е. Варламова.
…потом… у Дюссо, потом в Михайловский… — Обеды в фешенебельном ресторане Дюссо и посещение французских каскадных спектаклей в Михайловском театре входили в норму поведения молодых людей светско-аристократического Петербурга. Называя их дальше «шалунами возрождающейся России», Салтыков иронически использует либерально-официозную фразеологию пореформенного времени.
…по чину уж глядел в превосходительные — то есть был близок к получению чина IV класса — действительного статского советника, которого титуловали словами «ваше превосходительство».
Все эти Мальвины… — Одно из излюбленных имен, которые в 60-70-х годах присваивали себе петербургские «лоретки» и «камелии». См. также в разделе «Из других редакций» на стр. 440 имена Флоранс и Фанни.
…начитавшись анекдотов г. Семевского… — Салтыков относил М. И. Семевского к тем «фельетонистам-историкам» «анекдотической школы», которые «не задаются в своих трудах ровно никакою идеею и тискают в печатные статьи нимало не осмысленные материалы, отрытые где-нибудь в архивах или в частных записках». Популярные в свое время очерки и рассказы Семевского из русской истории XVIII века, раскрывающие альковные тайны придворного быта, явились одним из поводов для салтыковской пародии-памфлета на литературу «анекдотистов» в «Истории одного города» (глава «Сказание о шести градоначальницах»).